Блистательный, великий век
Великий град – столица мира
Как гордо мыслил человек
Как пела человечья лира
Как ожидался скорый век
Двадцатый, олицетворенье нег

За столиком кафе
С прекрасным видом молодым
Приехавшие на фиакре господа
Не ждали превращения в дым
Своих надежд, своей эпохи
Дагерротипы, письма, вздохи

Осталось перечитывать их правнукам седым

Зеркало треснуло
Кончена жизнь
Всё интересное
В прошлом лежит

Точно забытый
Весной ручеёк
Бабушкин доллар
Зашитый в носок

Зеркало треснуло
А может – хрен с ним?
Треснуло зеркало
От разных вин

Битые стёкла
Больше не склею
Зеркало треснуло
Стал я сильней

И пред судьбой
Больше нет отговорок
Треснуло зеркало
Рассеялся морок

Треснуло зеркало
А, ерунда
Новое купим
В ларьке – красота!

Мне никогда не пережить июля
Пускай я трезв или в июле пью я
Но жар сердечный опаляет мир
А уж в июле – жару будет пир

Слепящим призраком в траве согретой
Падёт июль на голову поэта
И упадёт поэт главой в траву
И из травы увидит наяву

Он одуванчик выросший как дом
И небо с фантик
И ангела на нём

Когда Луна лунява над прудом
И на ночлег убрались цапли-суки
Тогда танцует лягушачий дом
Под музыку лягушья буги-вуги

Танцпол лягуший сделан на воде
Листы кувшинки – центр Лягушка-клуба
И надрывается лягушичий фагот
Ревут и стонут лягушачьи трубы

Была такая страна
Звалась Гиперборея
Вернее, почему была?
Территория осталась
Но раньше, когда народ был добрее
И солнце – более алое
А главное, были живы Боги Севера
Гиперборея была значительно весомей и виднее
И тесть с деверем
Которые стали править значительно позднее
Ещё не распускали веером
Павлиньи хвосты империй других, таких как ромеи
Персы, египетские сыны солнца
И прочие заменители
Угасшего солнца в оконце

И стопку белую
Наполним белым
Из бутыля зелёного
И огурца солёного
И хлеба
И картофеля варёного
Всё надо человеку
Для души
Работой утомлённой

\Сукины коты

Кошка померла, сука приняла
Котята плакали
Сука ж родила недавно маленьких
И котята воспитались щенною
Сукой, по своему обыкновению

Удивляются в деревне люди бедные
Что котята вместе с сукой бегают
Что котята не мяучат – лают
Дети же приёмные,
Что они коты – ведь просто же не знают

И длился век
И длился бесконечный снег
И вырос кот, кот по размеру с дом
И в городе по улицам с котом
Гуляет человек, в наряде непростом
И не увидишь в городе других котов
И ненавидишь город тот
И любишь город тот
В котором в зимней шубе
Меховой гуляет кот
И этот город любит
Взасос целует
В губы
Губ
Би
Т

Край, где не нужно больше плакать
Где лес так праздничен, так ласков
Где свет небес и нет ненастья
Волшебный лес, обитель счастья

Там, на дорожках меж древес
Гуляют звери без опаски
Они не обижают вас
Они желают вашей ласки

Тут можно позабыть тоску
Тут можно позабыть несчастья
Найти ручей, и с берегу
Закинуть в воду нитку снасти

Поймать уклейку и плотву
Испечь её в горячих углях
Тут можно грезить на яву
Жениться на девчонке смуглой

Детей родить и вырастить
Начало дать лесной породе
Людей, умеющих прожить
Без войн и судорог в природе

Да, здесь не нужно городить
Загибы смысла жизни вроде
Тут вроде можно просто жить
Тут это вроде бы выходит

Я это помню плохо
Был мал и глуп
Рассказывал мне дед Евдоха
Как изучал он парашют

Как рацией владел немного
Поскольку очень уж тяжёл маршрут
И борт-стрелок не должен
Быть совсем уж лохом
В радиоделе тут

В Америке, в морозном штате
Аляска – это русская земля
Они по перечню и штату
Перегоняли в Россию самолёты для

Для сами знаете чего
Тряслась земля
От поступи цивилизации Европы
Вступавшей в наши веси и поля

Ну это ладно, это всё боян
Когда на праздник был немного пьян
То дед рассказывал о том, чем поражён
Был логове у капитала он

Не жрачкой и богатством городов
А тем, что штатовский полковник
Немалых звёзд/чинов
С механиками авиамотор

По локоть руки в масле
Разбирали вместе
А наш сопливый лейтенант
Стоял и ждал известий

Что самолёт готов
К полёту в наши веси
Вот так, внучёк, говаривал мне дед
Демократичен, сука, новый свет

А сам был коммунистом до конца
До тех времён, когда бежал наполеон
Точнее наш генсек, бросая города
Из прошлого сюда

Где не побьют, где любят кошек
Где одеялом на топчанчик брошена
Подстилочка цветастая для кошек
И ходики стучат и бьют
Там иногда заводится уют
Который вместе с кошкой
Приходит в дом и рядом, тут
Как снегом припорошенный
Цветочек расцветает вдруг
Из семечка, посеянного кошкой

Мадам, откушайте чайку
Арбузик свежий вам подам
Мадам, немного сахарку
Иль может выпить рюмочку бы нам?

Сударыня, Вы так любезны
Заботы ваши очень лестны
Чайку я вашему воздам
Наливочки…пожалуй да!

Мадам, послушайте, намедни
Я в булошной столкнулась с Лениным
Ну как обычный человек
Он ситного взял, белого как снег!

Я вам скажу, сударыня-мадам
Встречаться с Лениным нам, дамам
Есть не вполне прилично
Ведь большевик и волкодав
И вообще не комильфо
Встречать его

Да, моя милая мадам
В ту булошную больше не хожу
Наливочка у вас, скажу
Прекрасная
Повтóрим, дама?

Когда уснуть не удаётся долго
Когда бессонница – засада
Под утро прикимаришь только
Приснился Ад

И никаких чертей-подонков
Нет сковород и серных чад
Горящих грешников
Не разрывают уши вопли

Ад оказался, Ад похож
На свой конечно лад
На пищевод, ведущий
В вечную утробу Зла

Зубастой пастью оказался Ад
Теченье грешника туда несло
Ад знает ремесло,
Вот эта вечность в этом окружении
И называлась - Ад

Прогулка
Aug. 20th, 2009 | 10:49 pm

Улицу мерю
шагом отточенным,
посмотришь - не человек -
лекало.
Откуда во мне,
словоблуде законченном,
метрическое начало?

А город -
словно ремарковский тыл:
серый, осунувшийся,
немой.
И фонаря свет
сквозь ржавую пыль,
вместо солнца над головой,

стекает медленно,
меня окружая
своею грязно-желтою тушей.
И бескомпромиссный мой шаг
пачкает
жирными лужами.

Вот, в лужах
отражение вижу
мыслей, идущих со мной
нога в ногу.
И терзает меня одно -
такой молодой,
а мыслей так много -

маршем проходят
по мокрой булыжной,
дома с грохотом
размозживая .
И на замену картине прежней,
возводится новая,
и такая живая:

Вот он - тонет
в пшеничном ложе -
я - свежий,
Солнцем помазанный.
И растекся под бархатом кожи
сок
приближающегося экстаза.

Но в витринах,
смотреть тошно,
туча движется измученная.
И тащат ноги
могучую ношу,
мрачную,
сальную, мучную.

И вот, бредет она -
громадина -
витринами множась,
полнея.
И рожа ее в губной помаде
блядей,
которых на себя мерил.

Вырвать если б
из себя душу.
Вырваться б
из тела долой.
Да только влип
в эти лужи по уши.
И рушится улица подо мной.

Хромаю по тебе.
Думать трудно.
Каждая мысль
в твои упирается

пальцы.
Скользит по руке,
по плечу,
по щеке,
и погружается

в волосы.
Я просыпаюсь,
как будто
от долгого плена
древнего

анабиоза.
И все не в серьез.
Даже то,
что казалось
предельно

серьезным.
Все, вдруг, срослось.
И даже то,
что, казалось,
срастаться

не создано.
И я качаюсь,
как челн на волнах,
опьяненный
заряженным

воздухом,
рядом с тобою
нелепых постыдных
желаний
рудами

обогащенным.
Но не учло
наш
конгломерат
изощренное

мироустройство.
Нас разделили
по разнице
наших
химических

свойств.
Хочется криком
прорваться
к тебе.
Но не достать

даже криком.
И обезумясь
кружусь
с твоей тенью
в сюрреалистическом

танце.
И кружусь
с твоей тенью,
твердя безустанно
в холодном поту:

"Не сломаться бы".
И каждая мысль
в твои упирается
пальцы.
Скользит
по перстам,
по плечам,
по щекам,
по нечаянным трупам,
по чьим-то костям,
по растянутым
меж берегов,
что не могут коснуться
друг друга,
провисшим мостам,
по напряженным,
кожей гусиной
покрытым местам.
Только толку?

я опять опоздал.
Восемь девятых -
И не хватает
лишь
маленькой четверти,

чтобы добраться…
и обезумясь,
с тенью твоей
кружимся

в призрачном танце.

Кружимся в танце…