Милорад Павич: Если вы мудрее, чем ваша книга, вы не писатель

 

Когда появился «Хазарский словарь», казалось странным, что этой книги не было раньше. И ее автор как-то само собой переместился в ряды гравированных портретов и гипсовых бюстов: классик. Милораду Павичу — 80.
Он изобретатель новой литературы, переведенной, кажется, на все возможные языки. Создатель пространства, открытого средневековому эпосу и постмодернистской прозе. Пространства, которое всегда больше привычных о нем представлений. Сейчас писатель почти не покидает своего дома в Белграде.
— Вы, кажется, удивительно комфортно ощущаете себя в современном мире?
— Да. Меня не пугают изменения, которые я наблюдаю. Хотя, чтобы их оценить, нужно время. Изменилась ведь не только реальность, изменился и сам человек.
— Изменился или исчез?
— Если говорить о виртуальной реальности, интерес людей друг к другу или к настоящим предметам, конечно, изменился. Часто видишь, что в кафе молодые люди сидят друг напротив друга, глядя в ноутбуки. Может быть, они даже пишут письма друг другу. Но в последнее время, думаю, было написано больше любовных посланий, чем когда-либо. Хотя бы и в SMS. Я как-то сказал: будущее стабильно. Из него приходят наши страхи. Очевидное будущее каждого человека — смерть. Но что там дальше? Я должен сказать, что счастливая судьба моих книг сильно ослабляет для меня этот страх. Я не боюсь смерти. Конечно, боюсь болезни и беспомощности. Того, чтобы стать обузой моей жене.
— Не эта ли человеческая предопределенность заставила придумывать несколько версий развития сюжета внутри одного романа?
— Мне надоела эта тропинка, по которой все должны следовать. Я считаю, что книгу делает читатель, благодаря ему она начинает существовать, он воспроизводит мое послание. Это так же, как с музыкой. Ее нет, пока ее не играют.
— Вы предлагаете идеальную модель, из которой можно составить свою книгу. Думаю, к читателю никто так раньше не относился…
— Может быть, но я думаю, что этот же принцип существует в Библии. Ведь в церкви каждый день говорится новое слово. Каждый день оно меняется, оставаясь частью одного организма.
— Вы часто говорите о влиянии на вас церковных славянских авторов, для которых было важно звучание сочинения на слух.
— Да, каждый раз, когда я заканчиваю фразу, я читаю ее вслух. Только тогда могу понять, хороша она или нет. Я долго этому учился. Церковные учителя всегда помнили, что важно держать внимание паствы. Я был профессором в университетах в Сербии, Франции, Германии. И знаю, что такая же история со студентами: они начинают дремать на скучной лекции.
— У ваших героев удивительная покорность жизни и смерти, они не рассуждают о судьбе.
— Я всегда боялся надоесть читателю. Тот, кто читает первую фразу, должен прочесть следующую. А потом, если у вас есть что сказать, вы должны ждать, что это осуществится. Если вы мудрее, чем ваша книга, вы не писатель.
— В одном из ваших романов писателю со всех концов мира начинают присылать его книги. Это тоже страх надоесть?
— Это писательский кошмар. В XXI столетии было уже больше 100 переводов моих книг на разные языки. В «Бумажном театре» все писатели вымышлены, но издатели — реальные издатели моих книг.
— Вы читали переводы своих книг на русский?
— Да, и всегда думал: «Кто этот русский классик, написавший эту книгу»? С переводчиками мне везет. Чаще всего это женщины, и обычно книгу для перевода они выбирали раньше, чем договаривались с издательством.
— В «Бумажном театре» Русский писатель тоже женщина. У нас действительно бум женской литературы.
— В Сербии то же самое. Моя жена — писатель. Вообще среди писателей много женщин. Я еще в прошлом столетии говорил, что лучшая литература будет женская. Мужской рассказ — это эпический рассказ, женский же — лирический, рассказ из частной жизни. Личная жизнь, ежедневные дела. Мужские истории — это война, политические проблемы. Человечеству все это надоело, по-моему. Один русский критик сказал, что XXI столетие – бабье. Такого не было за всю историю человечества. Но и столетия такого не было. Ведь книга в XX столетии умерла. Бумажная книга. А это начало новой эпохи. В прошлом она уже умирала, получая новые формы: из камня в дерево, из дерева в свитки. Но сейчас, нравится нам это или нет, приходит конец бумажной книги. Нет деревьев, чтобы рубить.
— Это ли настоящая причина?
— Это главная причина. Все, кто думает об этом всерьез, хорошо это знают. Лучшие газеты мира выходят в электронном виде. Будущее книги — электронная книга.
— Изменит ли это содержание книги?
— Конечно. Содержание всегда меняется. Да и читать в электронном виде намного легче. Тебе не нужен свет у кровати, не нужны очки, шрифт всегда можно сделать крупнее. И, в конце концов, тебе не нужна библиотека.
— Ну да, и писатель может чувствовать себя в безопасности: никто не пришлет ему груды его собственных книг.
— Вот именно! Для нелинеарного письма электронная книга гораздо удобнее. Когда я писал «Хазарский словарь», компьютеров не существовало. Я хотел написать роман, в котором будет 47 глав, или «входов». Мне хотелось, чтобы читатель мог прочесть каждую главу отдельно от следующей или предыдущей. В любой последовательности. Помню, как моя дочь зашла как-то ко мне в комнату, ей тогда было лет 12, а я лежал на огромной кровати, разложив бумажки с названием глав. Я хотел проверить, работают ли они во всех последовательностях. Она была так удивлена, не могла понять, что за игру я придумал. Когда «Хазарский словарь» перевели в электронный формат, оказалось, что возможно более двух миллионов вариантов прочтения.
— Писать, вероятно, тоже будут иначе?
— Наверное. Сейчас еще рано делать выводы. Я по-прежнему пишу в маленьких блокнотах. По ночам, лежа в постели. В молодости было все равно, день или ночь. Сейчас легче придумывать по ночам. Я очень ленивый человек. Одно-два предложения за ночь это хорошо. Писателю должен доставлять удовольствие процесс написания. Если его нет, читатель это непременно почувствует. Для писателя книга — второе тело. То, «другое тело», о котором я написал роман. Обновленное, изменившееся. Подобно тому, которое получил после воскресения Христос.
— В романе «Звездная мантия» — один из самых страшных образов всех ваших книг, когда главный герой начинает поедать себя во время бомбардировки Белграда. Как вы переживали этот период?
— Роман описывает мое состояние. Балканы — это археологический вулкан. Здесь перемешано так много народов, их историй и традиций. Для писателя полезно ощущать эту возможность извержения. Для человеческой жизни — трагедия. Мы с женой привыкли по вечерам гулять у Калемегдана (турецкая крепость XV века в центре Белграда. — М.Г.). Там мы всегда смотрели на одно очень высокое здание через дорогу от крепости. На 5-м этаже всегда горел свет, и два человека, мужчина и женщина, сидели в уютной комнате за столом, ели, разговаривали. Для нас это было залогом спокойствия. Если они там, мы переживем все это. И они были там каждый день. После войны эти люди исчезли. Я не знаю, что с ними случилось.
— Каким вы запомнили Белград своего детства?
— Я рос в оккупированной немцами Сербии. И больше всего помню и люблю свои поездки с родителями в Панчево. Это городок недалеко от Белграда, на другой стороне Дуная. Мы садились на лодку у моста через Саву, потом плыли по Дунаю и по маленькой реке Таниш, которая приводила нас в Панчево. Порт и вокзал там стоят напротив, и на улице между ними нас всегда ждал дедушка на запряженной повозке. Мы садились и ехали через весь городок к дому с четырьмя окнами, выходящими на улицу. У дедушки были винные погреба, и он всегда держал лошадей. Иногда я ездил верхом из Панчево в Салаш.
— Вы как-то описали состояние, когда человек находится в разных возрастах жизни одновременно и существует одновременно как молодой и зрелый человек.
— Существует много времен. Одновременно. Каждый имеет свое собственное время. Как я сказал в романе «Другое тело», время имеет горизонтальную протяженность, а у вечности структура вертикали. Она исходит от Святого Духа. Когда он обрезает время — это наш момент. Их тоже может быть много: вечность режет, и режет, и режет временную протяженность. Есть время, которое параллельно вечности. Это «время без времени». Но с начала XXI столетия что-то изменилось. Мы все это чувствуем. Изменилась скорость, время. В трудный момент поэт XIX века пишет в тетради: «Небеса закрылись, мои молитвы не достигнут неба». Сегодня я не верю, я знаю, что небеса открыты. Истина разлита в атмосфере, и она позволяет человеку соединяться с вселенной. Я думаю, что эта новая скорость — часть процесса воссоединения.
— А оно произойдет?
— Думаю, мы на этом пути.

Мария Гадас

27.11.2009