ОБАЯНИЕ УМА
Елена Леонова

 

По правилам науки те, у кого по-особому устроены передние конечности и кто имеет сложный артикуляционный аппарат, должны обладать сознанием и языком. Звучит банально, но это так. Возникает вопрос: сознание и язык есть только у нас? И что считать языком и сознанием? Однозначно пока ответить невозможно. Доктор биологических и филологических наук, профессор, специалист в области психолингвистики, глава Межрегиональной ассоциации когнитивных исследований, автор многочисленных трудов Татьяна Владимировна Черниговская тоже не уверена, что может дать окончательные ответы на эти вопросы, но согласилась их подробным образом прокомментировать


Любопытно, что Т.В. Черниговская считает: обсуждать вопросы сознания и пытаться давать различные определения уму - самоубийственное занятие. Говорить о языке еще вполне допустимо. Но если речь заходит о сознании, мы можем сразу поднимать белый флаг.
"В 1980-х гг., - рассказывает исследовательница, - при РАН существовал Совет по проблемам сознания. В него входили довольно серьезные люди. Я там оказалась просто по ошибке. На одном из собраний ведущий сказал, что хочет, чтобы на следующий день все участники дискуссий написали ему по записке, начинавшейся словами: "Сознание - это..." Однако он не получил ни одной, потому что такое определение дать чрезвычайно трудно".
Существуют оппозиционные точки зрения на то, где начинается сознание. Многие ученые считают, что его истоки - чуть ли не в клетке. Возникает вопрос: что же именно мы считаем сознанием? Никто не способен назвать нечто, доказывающее его наличие. От определения сознания как обычного сложного рефлекса мы можем отказаться сразу, поскольку память или, например, внимание не могут быть обусловлены столь просто. А может, сознание - это то, что противоположно его отсутствию (например, при наркозе)? Или это антагонист бессознательного? Или способность к рефлексии, пониманию? Серьезные проблемы, связанные с термином "сознание", возникают уже тогда, когда его переводят с русского на английский как mind, а затем снова на русский как "мозг", что, в общем-то, совершенно недопустимо. Почему исследования языка и сознания так важны?

Немецкий биолог и зоопсихолог Якоб фон Икскюль (Jakob von Uexkull) в 1920-х гг. ввел термин Umwelt (в буквальном переводе с немецкого — "окружающая среда"), который определяется как функциями различных существ, так и средой, в которой они живут. Мир для людей таков, каким они способны его воспринять и описать, а описать — значит воспользоваться языком. В связи с этим можно вспомнить утверждение британского физика и математика, профессора математики Оксфордского университета Роджера Пенроуза (Roger Penrose), что осознание и понимание — это основа человеческого интеллекта. И снова возникает масса вопросов. Что такое понимание? Можно ли сказать, что сложноустроенная машина способна что-либо понять? Очевидно, что основу понимания составляют нейрофизиологические процессы, но, как отмечает Р. Пенроуз, их невозможно смоделировать или описать с помощью физических, математических или иных естественнонаучных терминов. Мы можем лишь говорить, что когда происходили такие-то процессы, мозг реагировал на них каким-либо определенным образом. Теоретик сознания Томас Нагель (Thomas Nagel) в свое время писал, что сознание — это концептуально не сводимый ни к чему аспект реальности. Попытка свести его описания к нейрофизиологическим механизмам приводит к провалу. Наконец, здесь можно еще вспомнить статью философа Дэвида Чалмерса (David Chalmers) "Почему информационные процессы не идут в темноте?" (т.е. без внешней среды) в его монографии The Conscious Mind: In Search of a Fundamental Theory ("Сознающий разум: в поисках фундаментальной теории"). Ученый отмечает, что непонятно, почему восприятие и мышление всегда сопровождаются субъективным опытом. То, что мы воспринимаем какие-то волны, частоты, явления — это факт. Однако мы их ощущаем, как нечто, например, звонкое, кислое или ароматное, — и это субъективный опыт. Похоже, что у животных такого нет. Но откуда нам это известно? У нас нет никакого способа узнать, есть ли у них субъективная реальность.
150 лет назад, в романтический период истории науки, когда еще казалось, что мозг можно описать, многие ученые предполагали, что в нем есть отделы, отвечающие за дружбу, привязанность и т.д. Известно огромное количество примеров, когда у человека было удалено левое полушарие головного мозга, т.е. физически у него не было ни одной речевой зоны, но речепорождение при этом оказывалось возможным. Как это происходит? В мозге все локализовано — и в то же время нет. Информация об объектах, которые мы помним, хранится одновременно в нескольких местах.
Итак, мы владеем описанием нейрофизиологических процессов и ментальных состояний, которые то ли ими вызываются, то ли сопутствуют им. Но это описание никоим образом не помогает ответить на вопрос, как именно поведение нейронной сети порождает субъективные состояния. Из всего, что Т.В. Черниговская читала и обсуждала в последнее время, она делает вывод, что без серьезной смены парадигмы подобный провал в объяснении преодолен не будет. Количество удивительных фактов, которые мы получаем благодаря все более усложняющейся технике, растет сегодня лавинообразно.
Профессор Черниговская обычно приводит студентам следующий пример. Если мы ставим карандашом точку на листе, то на первый взгляд это просто точка. Если мы смотрим на точку через лупу, то видим уже, что она стала какойто шершавой. Если же мы возьмем электронный микроскоп, то даже непонятно, что мы вообще там вместо нее увидим. Еще полшага — и нам удастся описать мозг с точностью до нейрона. Однако описывать их все не нужно. Даже более того — это бесполезно. Должен появиться гений, который сможет посмотреть на эту проблему совершенно иначе. Если признать, что сознание — это в первую очередь осознание, то очевиден огромный разрыв между относительно неплохо изученными психофизиологическими процессами и фактически неизученными осознанием и пониманием. Мы даже не можем сказать, что это такое.
Некоторые специалисты говорят, что на этом пути нам могла бы помочь интроспекция, т.е. взгляд "внутрь себя". Однако лауреат Нобелевской премии Фрэнсис Крик (Francis Crick), открывший двойную спираль ДНК и в последние годы серьезно занимавшийся проблемами сознания, отмечает, что интроспекция обманывает нас на каждом шагу. Поэтому и она в конечном счете тоже не может принципиально помочь нам в поисках. Может ли мозг нас подчинить?

Мозг самодостаточен. Совершенно справедливым будет утверждение, что он делает, что хочет. Похоже, ему не очень-то и нужен внешний мир. Возникает вопрос: кто кому подчиняется? Мы мозгу, или мозг нам? Из лекций Т.В. Черниговской следует, что нейронная сеть обладает собственной свободой воли. Если фиксировать функциональные процессы, происходящие в мозгу, когда человек должен принимать простое решение, то можно увидеть, что мозг принимает его за несколько секунд до того, как человек об этом узнает. К тому же мозг еще и дает субъекту сигнал о том, что он, человек, якобы принял решение самостоятельно. Судя по всему, глобальные решения, например, о женитьбе, в корне отличаются от мелких, которые связаны с так называемой "самостью". Последняя же определяется как транспарентность тела, или духовного и телесного в человеке. Это восходит к Аристотелю и Фоме Аквинскому, которые писали, что душа есть форма тела. Но в разных культурах отношение к этому отличается: от полного отрицания такой самости, например, в махаяне, до трактовки ее, скажем, у Мартина Лютера, как результата личного опыта. Самость — функция, которая не всегда включается. Говорят, что характеристикой развитого сознания является рефлексия. Однако заметим, что далеко не все представители нашего биологического вида обладают этим качеством. Множество взрослых людей не способны к рефлексии, нет ее и у маленьких детей. Из этого можно сделать вывод, что существует некий разрыв между происходящим, нашим осознанием этого и оценкой.
Американский исследователь Дэвид Примак (David Premack), который, в частности, занимался поведением высших приматов, писал: "Возникновение языка не вяжется с эволюцией". А Мартин Хайдеггер считал, что язык — это средство борьбы со смертью. Многие ученые говорят, что язык — это движение в сторону от природы. Язык помогает нам передать то, чему мы научились в течение жизни, другим людям. То, чего человек достиг, продолжает существовать и после его смерти. Природе же, по сути, человеческий язык не нужен. Отметим, что принять за язык любую знаковую систему нельзя. Системы знаков есть у всех живых существ. Функции же человеческого языка не исчерпываются только коммуникацией: она возможна и без него, о чем свидетельствует опыт миллионов других существ, живущих на нашей планете. Поиски "гена мышления"

Споры о природе человеческого языка, его специфике ведутся специалистами бесконечно. И у каждой из сторон есть масса аргументов. В итоге эти дебаты сводятся к разговорам об огромном биологическом разрыве между высшими приматами и человеком. В 2005–2006 гг. были опубликованы работы Консорциума 2005 г. по исследованию и определению генетической структуры шимпанзе "Изначальная последовательность генома шимпанзе и его сравнение с человеческим геномом" (Nature 437:69–87). В рамках этих работ сопоставлялись геномы человека и шимпанзе. Ученые пытались найти участки ДНК, в которых за 5 млн лет произошли настолько сильные модификации, что они смогли отдалить нас от обезьян. Было обнаружено 49 таких участков, в которых темпы изменения были существенно выше, чем в среднем по геному, причем в одних участках они происходили в 70 раз быстрее, чем в других. Специалисты пока не способны ответить, почему и зачем произошло такое ускорение.
Существует множество спекуляций на эту тему, правда, вне генетики. В частности, американский лингвист, профессор Института лингвистики Массачусетсского технологического института Аврам Ноам Хомский (Avram Noam Chomsky) считает, что произошла макромутация, т.е. взрыв, который привел к возникновению языка. Канадско-американский ученый, специализирующийся на экспериментальной психологии и когнитивных науках, Стивен Пинкер (Steven Pinker) занимает более эволюционистскую позицию, говоря, что была серия микромутаций, приведших к возникновению языка. Участки этих изменений разбросаны по всему геному. Желая узнать, какие именно функции выполняют эти участки, выделили ген, претерпевший наиболее значительную трансформацию, HAR1, входящий в группу HAR1F (Human Accelerated Region 1 Forward). Он кодирует маленькую РНК, однако между человеком и шимпанзе в нем обнаруживается 118 различий (к сведению: между шимпанзе и птицами всего два различия). Это значит, что произошел какой-то взрывной процесс. Калифорнийские ученые доказали, что HAR1F влияет на развитие нейронов новой коры между седьмой и девятнадцатой неделями жизни плода. Это критичный период для миграции нейронов и специализации их в коре. Сообщение стало сенсацией, и сразу было объявлено, что ген мышления найден.
Однако, это лишь один из десяти генов, которые претендуют на то, чтобы принадлежать исключительно человеку. Подобный ген искали уже очень давно. Но история длинная, и мы находимся в самом ее начале. В геноме человека больше 80% всех генов работает именно на мозг, что говорит о векторе эволюционного процесса. Мозг взрослого человека потребляет 20% всей энергии организма, а мозг младенца — 50%. Это результат накопления гигантских усилий генома в эволюционном процессе создания мозга. За столом переговоров с приматом

Человечество ждало и новое потрясение — "говорящие" обезьяны. Представитель Американской антропологической ассоциации, специалист по орудийной деятельности животных Кэтлин Гибсон (Kathleen Gibson) еще в 1990 г. заявила: "В момент, когда обнаруживается, что есть только у людей, внезапно оказывается, что и у других приматов оно тоже имеется". Безусловно, приматы "говорят" без помощи артикуляции, ведь это совершенно невозможно с физиологической точки зрения. Один англичанин, пытаясь заставить обезьяну произнести слово cup и желая помочь ей сделать это, все время засовывал животному в рот шпатель. В конце концов обезьяна сказала это слово, но вскоре погибла. Обезьяны, овладевшие языком жестов, проявляют семантичность — они способны присвоить значение определенному объекту или же действию. Они демонстрируют признаки владения синтаксисом, у них есть понимание ролей, продуктивность. Это как раз то, что "запрещено" всем, кроме нас. У них есть так называемая "перемещаемость" — умение именовать объект, находящийся вне поля зрения. Они могут говорить о прошедших и будущих событиях. Адекватно употребляют термины "сейчас", "потом", "я", "ты", "твой", "мой". Более того, обезьяны способны обучать других. Был случай, когда одна обезьяна начала преподавать сотруднику зоопарка язык жестов — и преуспела. Они учат также своих детей, исправляют ошибки. Скептики говорят, что это виртуозная дрессура, ведь с высшими приматами работали лучшие психологи, лингвисты. Вся экономическая мощь США была брошена на то, чтобы научить животных языку.
После того как "говорящие" обезьяны "вышли на пенсию", им выделили особый государственный грант. Сегодня эти приматы рассматривают журналы с картинками и "обсуждают" их: "Смотри, какая тут сумочка". У них действительно есть рассудочное поведение. Они могут предвидеть, выделять конечные и промежуточные цели, могут реконструировать намерения других. Для обозначения этого в русскоязычной науке пока нет соответствующего термина, мы используем английское обозначение theory of mind, т.е. способность строить модель сознания другого. Такой способностью обладают только взрослые люди. И, похоже, никакие другие биологические виды ее не имеют.
Известно, что theory of mind нарушена у людей с аутизмом и шизофренией. Это свойство высокого порядка — одно из самых специфических, свойственных человеку. У приматов, однако, есть способность к метафорическому переносу. Кроме того, обезьяны употребляют в качестве ругательств слова, которым были научены в прямом их значении.
Был также поставлен следующий эксперимент. Перед обезьяной раскладывали фотографии людей и обезьян, в том числе и изображения ее "родственников", и ее самой. Что сделало испытуемое животное? Фотографии людей оно отложило в отдельную стопку, и к ней же присовокупило свое собственное изображение. К тому же обезьяна прокомментировала это действие, сообщив: "Я говорю". При этом фото своего отца она положила в другую группу, заметив, что он "грязная тварь".
У приматов также есть способность к диалогу, а простейшим синтаксисом они способны овладеть на уровне двухлетнего ребенка. Понятно, что дети, взрослея, смогут научиться и многому другому. Обезьяна же, по идее, не должна этого суметь вообще. Что удивительно, высшие приматы воспринимают также устную речь. Они декодируют сообщения наподобие: "Пойди в соседнюю комнату, залезь в холодильник и достань оттуда кроссовки" и ведут себя согласно им. Они различают субъект и объект и т.д. Как у них происходит фонемный анализ, понять невозможно. Мозг не подвластен компьютерной программе

Т.В. Черниговская раньше думала, что у эволюции, у самих людей есть некий определенный вектор движения. Оказывается, такого вектора не существует. Эволюция все время будто импровизирует, пробует разные инструменты, многие из которых могут сосуществовать. Успешность коммуникации достигается не исключительно за счет удачных языковых алгоритмов. Их может вообще не быть: ведь не всякое общение вербально. Не стоит также забывать, что язык обслуживает не только коммуникацию, но и мышление.
Почему наш мозг не может быть описан с помощью компьютерной метафоры? Ведь говорят об искусственном интеллекте, который может быть подобным мозгу человека. Однако этого все-таки никогда не произойдет, потому что мы должны будем вложить в компьютер весь мир, а это невозможно. По скорости обработки информации компьютеры давно нас обогнали, но это не приближает их функционирование к работе человеческого мозга. Они не способны анализировать множество трактовок событий; им всегда нужен "адрес" объекта, мозгу — нет. У нас есть возможностьпоиска сразу нескольких путей для решения какой-либо проблемы. Мы также используем различные алгоритмы в разное время без очевидных на то причин: сегодня я делаю это так, завтра — по-другому. А ведь чем менее прогнозируемо поведение, тем оно нам ценнее: эта дорога ведет к открытиям и творческим прорывам. Эффективности поиска не снижают даже размытость и неточность описаний. Компьютеру же нужен точный путь. Замечательный специалист по искусственному интеллекту, признанный основоположник этой науки в России, профессор филологии МГУ Д.А. Поспелов говорил, что яркий пример этого феномена — кулинарные рецепты. "Немножко поварить, соли по вкусу", — что это за алгоритм? То, что просто для человека, сложно для компьютера.
Аристотелевский способ мышления, "свойственный" компьютеру, — не единственный путь из доступных человеку. Это мышление, которому надо учиться. Мы отнюдь не рождаемся с умением определять и использовать причинно-следственные связи. Есть и еще несколько видов мышления: обыденное, научное, религиозное, также обсуждается категория игрового мышления.
Кроме того, не стоит забывать о других функциях языка, например поэтической и магической. В отличие от других, даже высших приматов, люди способны создавать искусство. И.А. Бродский писал: "Поэзия — это не развлечение и даже не форма искусства, но, скорее, наша видовая цель. Если то, что отделяет нас от остального животного царства, — это речь, то поэзия — это высшая форма речи. Отказываясь от нее, мы обрекаем себя на низшие формы общения. Это колоссальный ускоритель сознания как для пишущего, так и для читающего. Вы обнаруживаете связи и зависимости, о существовании которых и не подозревали. Это уникальный инструмент познания".
Материал подготовила Елена Леонова