О ЛЮБВИ ВООБЩЕ.
Говорят, женщинам с Блоком не везло.
Ходила легенда, что две лучшие петербургские «гетеры» не однажды делали попытки соблазнить поэта. Но безрезультатно. Говорят, что, проболтав с дамами всю ночь на разные философско-литературные темы, Александр поднимался с дивана и со словами «Мадам, утро! Извозчик ждет!» выпроваживал искусительниц восвояси.
Что ж… Может быть.
Александр был слишком увлечен искусством, чтобы быть хорошим любовником. Как утверждают психологи, человеку данного психотипа (простите мне это неромантичное и не вполне литературное словечко), при невероятно утонченной, рафинированной красоте и тонком психологическом устройстве, присуще ослабленное либидо, ставящее секс в иерархии ценностей далеко не на первое место.
Если принять это утверждение, как верное, то и многое другое, касающееся места женщин в жизни великого поэта, станет понятным.
Александр любил Музу, а не Женщину. И первая, кто в полной мере ощутил эту его «необычность» на себе, была его жена, Любовь Дмитриевна.
Что повлияло на него? Склонность ли его к иррациональному? Или что-то другое?
Любовь Дмитриевна утверждала: «Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет – это платная любовь и неизбежные результаты – болезнь… Не боготворимая любовница вводила его в жизнь, а случайная, безликая, купленная на (одну ночь) несколько (часов) минут. И унизительные, мучительные страдания…»
Думаю, проблема лежала несколько в иной плоскости. Боюсь, она была гораздо глубже и обширнее.
Но как бы там ни было – отношения Блока с женщинами складывались трудно.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ АЛЕКСАНДРА БЛОКА
Ксения Садовская познакомилась с Александром, тогда 16-тилетним мальчиком, на знаменитом германском курорте Бад-Наугейм. Она приехала лечить подорванное третьими, тяжелыми, родами сердце и расшатанные нервы. И уж никак не рассчитывала встретить любовь. В ее-то годы! Тридцать восемь лет! О какой любви может идти речь? Так если – только о легком, ни к чему не обязывающем, приключении.
Могла ли она знать, что готовит ей судьба?
Она, светская дама, говорунья и кокетка, наверное, желала развлечься, заманить в омут огромных синих глаз какого-нибудь из скучающих щеголей. Но уж никак не мальчика в гимназической тужурке, покорно носившего за матерью и теткой, с которыми он приехал на курорт, многочисленные книги, пледы, зонты и шали.
Мать Блока, Александра Андреевна, ни с кем не собиралась делиться своим «Сашурой». И она, поначалу не вполне верно оценившая исходившую от госпожи Садовской опасность, узнав о зарождающихся между «дрянной, бездушной кокеткой» и «скромным мальчиком» отношениях, впала в ярость. Она принялась устраивать сыну истерики с заламыванием рук и мольбами: «Капель, мне, Саша! Капель!» Но ничего не помогало. Сын впервые был совершенно равнодушен ко всему на свете, кроме своей «синеокой красавицы».
Ухаживал он неумело, но страстно, чем немало смущал Ксению Михайловну. Смущал и трогал. И она сдалась. Борьба с неистовым поклонником и собственным сердцем была проиграна. Однажды Александр возвратился домой под утро, бледный и еще более отчаянно влюбленный. И записал в своей книжке:
В такую ночь успел узнать я,
При звуках ночи и весны,
Прекрасной женщины объятья
В лучах безжизненной луны.
В то утро был открыт первый лирический цикл Блока, озаглавленный тремя буквами: «К.М.С». Цикл, ни одной строчки из которого юный поэт не показал матери. Впервые он не прочитал ей из написанного ни слова, и уязвленная, промучавшись пару дней, она нанесла «перезрелой кокетке» визит.
Ничего нового. Как и все ревнивые матери, она требовала «оставить ее Сашуру в покое», угрожала «гнусной совратительнице» каторгой (благо положение ее мужа ей эти угрозы вполне позволяло).
Ксения Михайловна отреагировала неожиданно. Выслушала угрозы, чему-то улыбнулась и… отворила дверь.
Впрочем, казалось, курортный роман вот-вот сойдет на нет.
Александра Андреевна торжествовала. В эти дни, вне себя от радости, что все вот-вот закончится, (ах, если б она могла знать, какую разрушительную силу имеют слова!) она позволила себе быть циничной.
«Куда деться, Сашурочка, возрастная физика, и, может, так оно и лучше, чем публичный дом, где безобразия и болезни?» - сказала она, усмехаясь.
Эта «пощечина» не охладила чувств, но что-то переменила в нем, будто осколок кривого зеркала вонзился в сердце.
С тех пор осколок этот будет разрушать Александра медленно, исподволь. А пока отношения его с Садовской продолжатся.
«
Ухожу от всех и думаю о том, как бы побыстрее попасть в Петербург, ни на что не обращаю внимания и вспоминаю о тех блаженных минутах, которые я провел с Тобой, мое Божество», - писал он своей возлюбленной Оксане.
И при этом… «Если бы Ты, дорогая моя, знала, как я стремился все время увидеть Тебя, Ты бы не стала упрекать меня… Меня удерживало все время все-таки чувство благоразумия, которое, Ты знаешь, с некоторых пор, слишком развито во мне, и простирается даже на те случаи, когда оно совсем некстати.»
Это оброненная фраза матери давала свои плоды.
Осколок поворачивался в сердце: «Возрастная физика, милый друг, что делать? А, может, оно и лучше, чем публичный дом?»
Впрочем, тогда еще он имел силы бороться. Бывало, посылая к черту благоразумие, он часами простаивал у ворот дома Садовской.
Но время шло. Душа леденела. Свидания все чаще прерывались ссорами. И, наконец, пришел день, когда они расстались.
ЛЮБОВЬ ДМИТРИЕВНА МЕНДЕЛЕЕВА – ЖЕНА ИЛИ МУЗА?
Расставанию способствовала встреча Александра с Любовью Менделеевой, дочерью знаменитого, талантливейшего ученого, Дмитрия Ивановича Менделеева.
Впрочем, что значит – встреча?
Давным-давно, когда отцы их еще служили вместе в университете, четырехлетнего Сашу и трехлетнюю Любочку вывозили вместе гулять в университетский сад. Но то было в детстве… А то – теперь, когда Любочке стукнуло шестнадцать.
Александр приехал в Боблово, - на белом коне, в элегантном костюме, мягкой шляпе и щегольский сапогах. И Люба понравилась ему практически сразу. Строгая и неприступная, она, как никто другой, подходила на роль Музы, выдуманной молодым поэтом.
Но отношения складываются странно. Поначалу они общаются, ставят вместе отрывки из «Гамлета», где Гамлет, разумеется, он, а она – Офелия.
Но потом все прекращается. Люба отдаляется от него, считает его «манерным фатом». И Блок перестает бывать у Менделеевых.
Так могло бы все и закончиться, если бы… не мистицизм Блока.
Однажды, будучи в состоянии очень близком с мистическому трансу, Александр шел по улице, в поисках Ее – своей великой любви, которую он назовет потом Таинственной Девой, Вечной Женой, Прекрасной Дамой. И Любочка, которая в этот самый миг спешила на факультет (в 1900 году Любовь Менделеева поступила на историко-филологический факультет высших женских курсов), самым неожиданным образом слилась в его представлении с тем идеалом, который он искал.
Встреча с Любочкой показалась ему Предзнаменованием.
Он вновь начинает посещать Менделеевых. Говорит о своей любви, смешивая земное и божественное, возносит Любочку на пьедестал, с которого она будет стараться спуститься всю свою жизнь. Она даже готова была вновь разорвать отношения. Но Александр оказался неуступчив.
Он предлагает ей руку и сердце. Она колеблется. Не находя другого способа воздействовать на свою Музу, он угрожает покончить с собой, если она не примет его предложения. Она принимает.
Собственно, с этого началась круговерть.
Александр, боготворивший свою молодую жену, вовсе не готов был к супружеским отношениям. Можно представить себе шок молодой жены, услышавшей однажды: «Нам и не надо физической близости…»
Не надо, потому что Муза должна оставаться Музой – недостижимой, божественно-далекой.
Он рассказывал Любе об отталкивающих, грубых, чувственных ритуалах служителей Астарты - богини любви, не знающей стыда. И о Той, другой Богине - о Душе Мира, Премудрой Софии, непорочной и лучезарной.
(Ах, Соловьев, Соловьев! С этой его «философией»! С этой его «богочеловеческой любовью»! С этим его «правилом» - не говорить «люблю» из мистического страха: назвав, убить любовь)
Александр говорил Любе о том, что свести вместе эти полюса нельзя, невозможно. Говорил, что физические отношения между мужчиной и женщиной не могут быть длительными. Если Люба станет ему не мистической, а фактической женой, рано или поздно он разочаруется и уйдет к другой. "А я?" - спрашивала Люба. "И ты уйдешь к другому". - "Но я же люблю тебя! Жить рядом с тобой и не сметь прикоснуться - какая мука!" Блок твердил: "Моя жизнь немыслима без Исходящего от Тебя некоего непознанного, а только еще смутно ощущаемого мною Духа. Я не хочу объятий. Объятия были и будут. Я хочу сверхобъятий!"
«Отвергнута, не будучи еще женой…» - напишет потом Любовь Дмитриевна в своих «И былях, и небылицах…»
А потом: «В один из таких вечеров неожиданно для Саши и со «злым умыслом» моим произошло то, что должно было произойти, — это уже осенью 1904 года»
«Злой умысел» увенчался успехом. После этого их отношения на время изменились,
«С тех пор установились редкие, краткие, по-мужски эгоистические встречи», - пишет Любовь Блок.
Ненадолго. Уже к весне 1906 года, то есть спустя год с небольшим, и эти редкие встречи прекратились.
Между тем дом их был по-прежнему полон гостей. Соловьев, Андрей Белый проводят в обществе Блока и его жены почти все время.
Дружба между Блоком и Белым начнется с явления почти мистического. «Мы встретились письмами, — вспоминал Белый, — я написал Блоку, не будучи с ним знаком; и на другой день получил от него письмо; оказывается, он в тот же день почувствовал желание мне написать… Наши письма скрестились в Бологом. Это было в декабре 1902 года».
С тех пор они – «братья».
Они практически не расстаются.
Блок к этому времени в среде «братьев» уже признан «великим поэтом». Любовь Дмитриевна очаровала всех своей красотой, скромностью, простотой и изяществом.
Андрей Белый дарит ей розы, Соловьев – лилии. Они, друзья, видят в Блоке своего пророка, а в его жене – воплощение той самой Вечной Женственности. Они просто преследуют Любовь Дмитриевну своим поклонением. Каждое ее слово, каждый жест истолковываются, всему придается значение. Наряды ее, прически – обсуждаются в свете высоких философских категорий.
И однажды поклонение Любови Дмитриевне, как неземному, высшему существу, сменяется у одного из «братьев», Андрея Белого, страстной любовью.
Андрей Белый (Борис Бугаев) берется «за дело» с неутомимостью настоящего Дон-Жуана. Он посвящает ей все: песни, которые поет, подыгрывая себе на рояле, стихи, которые читает, не отводя от нее взгляда, цветы, какие только может найти для «Воплощения Вечной Женственности».
«Не корзины, а целые «бугайные леса» появлялись иногда в гостиной…»
При этом оба – и Белый, и Любовь Дмитриевна, - не измеряли опасности выбранного ими пути.
«Злого умысла не было и в нем, как и во мне», - писала Любовь Блок.
И чуть позже:
«Помню, с каким ужасом я увидела впервые: то единственное, казавшееся неповторимым моему детскому незнанию жизни, то, что было между мной и Сашей, что было для меня моим «изобретением», неведомым, неповторимым, эта «отрава сладкая» взглядов, это проникновение в душу без взгляда, даже без прикосновения руки, одним присутствием — это может быть еще раз и с другим?»
Скоро она признает: «За это я иногда впоследствии и ненавидела А. Белого: он сбил меня с моей надежной, самоуверенной позиции. Я по-детски непоколебимо верила в единственность моей любви и в свою незыблемую верность, в то, что отношения наши с Сашей «потом» наладятся».
Но они никогда так и не стали такими, какими видела их Любовь Дмитриевна. Они бывали доверительными, нежными, братскими… Но никогда – такими, о каких она когда-то мечтала.
Между тем, отношения между Блоком, Любовью Дмитриевной и Белым запутывались все больше.
Люба чувствовала себя ненужной и покинутой. Однажды она чуть было не решилась принять предложение Белого.
«В сумбуре я даже раз поехала к нему. Играя с огнем, уже позволила вынуть тяжелые черепаховые гребни и… волосы уже упали золотым плащом… Но тут какое-то неловкое… движение (Боря был немногим опытнее меня) — отрезвило… и уже я бегу по лестнице, начиная понимать, что не так должна найти я выход из созданной мною путаницы».
Она запретит Белому приезжать в Петербург, но будет слать ему странные письма: «Люблю Сашу… Не знаю, люблю ли тебя… Милый, что это? Знаешь ли ты, что я тебя люблю и буду любить? Целую тебя. Твоя».
И сама, чуть позже, позовет его приехать… «Она потребовала, — рассказывал позднее Белый, — чтобы я дал ей клятву спасти ее, даже против ее воли. А Саша молчал, бездонно молчал. И мы пришли с нею к Саше в кабинет… Его глаза просили: «Не надо». Но я безжалостно: «Нам надо с тобой поговорить». И он, кривя губы от боли, улыбаясь сквозь боль, тихо: «Что же? Я рад». И… по-детски смотрел на меня голубыми, чудными глазами…. Я все ему сказал. Как обвинитель… Я был готов принять удар… Нападай!.. Но он молчал… И… еще тише, чем раньше… повторил: «Что ж… Я рад…» Она с дивана, где сидела, крикнула: «Саша, да неужели же?» Но он ничего не ответил. И мы с ней оба молча вышли… Она заплакала. И я заплакал с ней… А он… Такое величие, такое мужество! И как он был прекрасен в ту минуту»… После этого приезда Белый и пошлет Блоку вызов на дуэль…
Дуэль не состоится. После еще нескольких тяжелых встреч все трое решают, что, по крайней мере, в течение года им не следует видеться, чтобы потом, когда поутихнет боль, попробовать выстроить новые отношения.
Отношения, действительно, изменились. По прошествии времени Люба поняла, что Белый над ее чувствами больше не властен.
И тогда наступило время самоутверждения.
Любовь Дмитриевна мечтает стать трагической актрисой. Но это становится еще одним «болезненным» пунктом в ее с Блоком отношениях.
Александр не видел в ней таланта. Она же... Она же поступила в труппу Мейерхольда и отправилась с ней на Кавказ.
В это же время она сходится с фатом и болтуном – Чулковым (ах, как его за это возненавидит Белый! Этот смешной, жалкий человек получит то, чего он, Андрей Белый, так и не смог добиться!).
Потом место Чулкова займет начинающий актер Дагоберт. О своих увлечениях она немедленно сообщает Блоку. Они вообще постоянно переписываются, высказывают друг другу все, что у них на душе. Но тут Блок замечает в ее письмах какие-то недомолвки… Все разъясняется в августе, по ее возвращении…
Она ждет ребенка. С Дагобертом к тому времени она давно рассталась. А потому (впрочем, и потому, что просто ужасно боялась материнства) она долго раздумывала, сохранить беременность или прервать ее. В конце концов, время, когда еще можно было что-то предпринять, ушло.
И Блоки решают, что для них это будет их общий ребенок. Но «человек предполагает»… Мальчик рождается в начале февраля 1909 года. Его называют Дмитрием – в честь Менделеева.
Он проживет только восемь дней.
После – жизнь для них превращается в ад. Они сходятся, расходятся, находят новые увлечения, снова сходятся и снова расходятся. И все расплачиваются и расплачиваются за сломанную семью терзаниями совести и отчаяньем.
НАТАЛЬЯ НИКОЛАЕВНА ВОЛОХОВА – С ГЛАЗАМИ КРЫЛАТЫМИ…
Вернемся теперь в те дни, когда окончательно расстроились отношения между Любовью Дмитриевной и Андреем Белым. Именно тогда, когда, казалось, все между супругами, наконец, могло наладиться, Блок влюбляется в Наталью Волохову – актрису труппы Веры Комиссаржевской.
Волохова – эффектная брюнетка, на два года старше Блока.
«Посвящаю эти стихи Тебе, высокая женщина в черном, с глазами крылатыми и влюбленными в огни и мглу моего снежного города» - писал ей Блок.
«Я в дольний мир вошла, как в ложу.
Театр взволнованный погас
И я одна лишь мрак тревожу
Живым огнем крылатых глаз.
Они поют из темной ложи:
«Найди. Люби. Возьми. Умчи».
И все, кто властен и ничтожен,
Опустят предо мной мечи.» - И это тоже о ней.
Все началось с постановки «Балаганчика».
Еще до премьеры, до той самой скандально-знаменитой премьеры, Блок стал пропадать в театральных уборных Веригиной, Волоховой, Екатерины Мунт. Веселил, поддразнивал их. А однажды послал Волоховой розы со стихами, которые привели ее в восторг и смущение.
С тех пор после спектаклей они шли бродить по пустынным улицам или уносились в снежную даль на лихачах. Потом, разгоряченные, являлись в дом Блоков. Развеселая ватага людей Искусства, хмельная от счастья и свободы, вваливалась в гостиную, роняя на ковры комья хрусткого снега. Бывало, они засиживались в гостях у Блоков до утра.
«Мы… жили… каким-то легким хмелем», — напишет Люба. Впятером они ходили на «Башню», к Вячеславу Иванову (Таврическая, 35), где Блок впервые прочел «Незнакомку», дурачились, разыгрывали друг друга. «Иногда на маленьких финских лошадках ездили на вокзал в Сестрорецк, где пили рислинг, или в Куоккалу — кататься на лыжах. А после премьеры «Балаганчика» устроили «Вечер бумажных дам», когда все женщины нарядились в платья из цветной гофрированной бумаги».
Вечеринка эта была организована на квартире актрисы Веры Ивановой, сразу после премьеры «Балаганчика».
Гости «танцевали, кружились, садились на пол, пели, пили красное вино, как-то нежно и бесшумно веселясь в полутемной комнате; в темных углах сидели пары, вежливо и любовно говоря», – так описал тот «бумажный бал» Михаил Кузмин. Дамы в маскарадных костюмах, мужчины – в черных полумасках… И Наталья Николаевна – высокая, черноволосая, в закрытом черном платье с глухим воротником. Движения ее ровны и замедленны. И сама она вся – тонкая, гибкая, с изредка бабочкой касающейся губ победоносной улыбкой.
Говорят, Блок сходил по ней с ума. Говорят, он готов был развестись в тот момент с Любовью Дмитриевной и жениться на «своей Наташе».
И между тем…
Сама Наталья Николаевна в своих воспоминаниях отмечала, что любви, в сущности, и не было. Был «духовный контакт, эмоциональный, взрывной момент встреч». Ни о каких «поцелуях на запрокинутом лице» и «ночей мучительного брака» не могло быть и речи. «Это все одна только литература», говорила Наталья Николаевна.
Веригина вспоминает, что Любовь Дмитриевна, тяжело переживавшая этот роман своего мужа, пришла однажды к своей сопернице и прямо спросила — может ли, хочет ли она принять Блока на всю жизнь, принять Поэта с его высокой миссией, как это сделала она, его Прекрасная Дама?
«Наталья Николаевна говорила мне, что Любовь Дмитриевна была в эту минуту проста и трагична, строга и покорна судьбе. Волохова ответила «нет». Так же просто и откровенно она сказала, что ей мешает его любить любовью настоящей еще живое чувство к другому, но отказаться сейчас от Блока совсем она не может. Слишком упоительно и радостно духовное общение с поэтом».
Было так или нет – кто знает? Но достоверно известно, что с тех пор Волохова и любовь Дмитриевна подружились.
Завершился зимний сезон. Закончилась эта пленительная игра в любовь. Написан цикл «Снежная Маска», сыграны роли , закрылся «балаганчик».
Остались дружба двух женщин и Поэзия.
«СЕРДЦЕ ПОМНИТ ДОЛГИЙ СРОК?»
И опять в жизни Блока пустота. Опять женщины, имен которых он не знает, лиц которых не помнит.
И осколок в сердце. И приросшая к губам презрительная улыбка. И воспоминания о первой своей любви, рождающие в его стихах все те же бездонные омуты синих глаз, страусовые перья на шляпе, шуршащие шелка и флер вуали… Закончилась ли та История любви? Будто бы…
В тяжелую, смутную пору своей жизни, когда позади остались измены и прощения, разрывы и возвращения, а еще - маленькая могилка на Волковом кладбище, Александр Блок с Любовью Дмитриевной приезжают в Бад-Наугейм. И вот тут, в этих почти не изменившихся за девять лет местах, воспоминания вновь затапливают его сердце. И рождается одна из драгоценностей любовной лирики Блока – цикл «Через двенадцать лет», в котором в очередной раз немалое место сыграет мистика… Но об этом чуть позже.
Пока же пишет:
Все та же озерная гладь,
Все так же каплет соль с градирен.
Теперь, когда ты стар и мирен,
О чем волнуешься опять?
Иль первой страсти юный гений
Еще с душой не разлучен,
И ты навеки обручен
Той давней, незабвенной тени?
Он пишет эти строки и отсылает их матери, как и прежде. И в ответ до него доходит слух о смерти Ксении Михайловны Садовской. Ложный слух. Опять ревнивое сердце матери не выдерживает соперничества.
И Блок, получив известие, кривит губы в усмешке: «Однако, кто же умер? Умерла старуха. Что же осталось? Ничего. Земля ей пухом.»
А наутро рождается финал цикла:
«Жизнь давно сожжена и рассказана,
Только первая снится любовь,
Как бесценный ларец перевязана
Накрест лентою алой, как кровь.
И когда в тишине моей горницы
Под лампадой томлюсь от обид,
Синий призрак умершей любовницы
Над кадилом мечтаний сквозит.
Больше никогда в семье Блока разговоров о Ксении Садовской не возникало.
А между тем она жила рядом с Блоком, в Петербурге. Поэзией не интересовалась (слишком уж горьки были воспоминания), много времени проводила за границей. Отношения с мужем становились все хуже. Взрослые дети разъехались. Материальное положение пошатнулось.
Похоронив мужа, Ксения Михайловна, еле живая от голода, дотащилась до Киева, где жила замужняя дочь. Потом перебралась к сыну в Одессу.
В пути – нищенствовала. Чтобы как-то утолить голод, собирала в поле колосья незрелой пшеницы.
В Одессу Ксения Михайловна приехала с явными признаками тяжелого, неизлечимого, душевного заболевания, и почти сразу попала в лечебницу.
Лечащий врач обратил внимание на то, что ее инициалы полностью совпадают с именем, воспетым великим поэтом. Слово за слово выяснилось, что эта старая, больная, раздавленная жизнью женщина и есть – та самая «роза юга, уста которой исполнены тайны, глаза - полны загадочного блеска, как у сфинкса…»
Там, на скамеечке в больничном саду, она впервые услышала о посвященных ей стихах.
Долго смотрела под ноги, не решаясь поднять взгляда, чтобы не спугнуть низкий, по-врачебному спокойный голос, произносящий чудесные, ей предназначенные слова. Потом неудержимо разрыдалась.
Когда она умерла, ее похоронили на одесском кладбище. Вернувшись, стали разбирать вещи умершей. И вот тут вспомнилось:
«Жизнь давно сожжена и рассказана,
Только первая снится любовь,
Как бесценный ларец перевязана
Накрест лентою алой, как кровь.»
На дне тощего узелка обнаружилась только пачка писем от влюбленного в нее четверть века назад гимназиста, перевязанная алой лентой. И все. Все, что осталось потомкам от «первой любви великого поэта», от ее Судьбы длиною в Жизнь.
Это - и Стихи Александра Блока.
ЛЮБОВЬ АЛЕКСАНДРОВНА АНДРЕЕВА_ДЕЛЬМАС – КАРМЕН.
Так случилось, что они жили рядом, на самом краю города, в самом конце улицы, упиравшейся в мелководную речушку с грязными, размытыми, суглинистыми берегами.
Два дома – один ближе к реке, другой – чуть выше, служили пристанищем для двух неприкаянных душ.
Одна – заблудившаяся в потемках надуманной «философии» душа поэта, другая – душа неистовая и пылкая, душа актрисы и певицы.
Дельмас – сценический псевдоним. Урожденная Тишинская, Любовь Александровна приехала в Петербург из Чернигова. Поступила в консерваторию, блестяще прошла конкурс. Еще во время учебы исполнила партию Ольги из «Евгения Онегина», потом, уже по окончании консерватории, пела в Киевской опере, в петербургском Народном доме, вместе с Шаляпиным участвовала в заграничном турне, пела в «Риголетто», «Пиковой даме», «Аиде», «Снегурочке», «Парсифале», «Царской невесте» и, наконец, в «Кармен». Ее называли «лучшей Кармен Петербурга».
Она любила жизнь, в ней бушевала «буря цыганских страстей». Ее глаза сияли. Разве могла она оставить равнодушным Поэта?
Еще не будучи представлен «лучшей Кармен», Блок часами простаивал у ее подъезда.
Посылал ей цветы и книги. Звонил ночами.
Встретились они в последних числах марта 1913 года.
Говорят, что после этой встречи они почти не расставались. По крайней мере, в течение нескольких месяцев.
Вместе выступали со сцены. Он читал стихи, она пела романсы. Те, кто видел из вместе, утверждали, что они удивительно подходят друг другу. Ах, как она хороша! Ах, как он задумчив и влюблен!
Было ли так?
В одном из своих писем Блок писал, что до встречи с ней в его жизни зияла пустота. Она должна была оценить. Должна была. Но не смогла. Слишком жизнерадостная, чтобы любить холод и смерть, она была ему опорой недолго.
Кто из них охладел первым, сейчас судить трудно. Но в 1914 году, когда Любовь Дмитриевна Блок, не выдержав бесконечных любовных метаний мужа, отправилась на фронт санитаркой, общество Дельмас стало тяготить Александра Блока. Он «страшно, безысходно тосковал по Любе».
Когда она вернулась, он, наконец, успокоился. Только перестал отпускать ее от себя, будто компенсировал потерянные годы.
«У меня женщин не 100-200-300 (или больше?), а всего две: одна - Люба, другая - все остальные», - дневниковая запись Блока.
А дальше была революция, продовольственные карточки, бойкот друзей, голод, морозы, нищета. И все-таки в те годы Александр Александрович и Любовь Дмитриевна были почти счастливы. Больше никаких недоразумений, никаких измен.
Если бы не болезнь Блока. Что за болезнь? Сердце? Неврастения? Истощение?
«Он умер как-то «вообще», оттого что он был болен весь, оттого что не мог больше жить», - сказал Ходасевич.
Слова эти как нельзя лучше отражают истинное состояние поэта в последние месяцы жизни.
Блок умер в 1921 году. Любовь Дмитриевна пережила его на 18 лет.
|
